90

лицом, – один ребенок сидел у нее на закорках, а другой выглядывал изза ее юбки.

        – Он у себя, занимается, – сказала она. – Идите прямо к нему.

        Стены в комнате тоже были некрашеные, дощатые, и вся она была похожа на сейф – такая же тесная и душная, но все же Рэтлиф сразу заметил, что пахнет в ней не как на квартире у холостого дядюшки, а скорее как в чулане, где стареющая вдова хранит свои платья. Ему тотчас бросился в глаза сюртук, лежавший в ногах кровати, потому что хозяин – в руках у него действительно была книга, а на носу очки, – как только отворилась дверь, встрепенулся, вскочил со стула, схватил сюртук и начал его надевать.

        – Пожалуйста, не беспокойтесь, – сказал Рэтлиф. – Я на минутку. Насчет вашего двоюродного брата Айзека. – Но тот уже надел сюртук и поспешно застегивал его на все пуговицы поверх бумажной манишки, заменявшей ему рубашку (манжеты были подшиты прямо к рукавам сюртука), потом снял очки, все так же суетливо, словно спешил надеть сюртук только для того, чтобы снять очки, причем Рэтлиф заметил, что в оправе нет стекол. Он уставился на гостя тем пристальным, уже знакомым Рэтлифу взглядом, который должен был выражать одновременно озабоченность и глубокий ум, взглядом, который, казалось, существовал сам по себе, независимо от его глаз, зрения – скорее, это была плесень у него на зрачках, какойто случайный налет, вроде того пушка, который дети сдувают с одуванчиков.

        – Я насчет этой коровы, – сказал Рэтлиф.

        Теперь черты лица пришли в движение. Они разбежались в разные стороны от длинного носа, который торчал карикатурой на глубокомысленную рассудительность и решимость, но в то же время с наглой издевкой выражал холодное любопытство, растекавшееся по осклабленному лицу. А потом Рэтлиф заметил, что глаза вовсе и не смеются, а изучают его, и в них таится какаято умная настороженность или, во всяком случае, затаенное, пусть не вполне твердое, подозрение.

        – Да, там, кажется, есть на что поглядеть! – Сноупс визгливо хохотнул. – С тех пор как Хьюстон подарил ему корову, а миссис Литтлджон отвела им стойло, я часто думал – жаль, что никто из его родственников не баллотируется на государственную должность. Хлеба и зрелищ, как говорится, – и карьера обеспечена.

        – Не выйдет, – сказал Рэтлиф. Он сказал только эти два слова, спокойно, не повышая голоса. Сноупс тоже остался невозмутим: неизменная гримаса, длинный, неподвижный нос, глаза, которые жили словно сами по себе. Помолчав, Сноупс сказал:

        – Не выйдет?

        – Не выйдет, – сказал Рэтлиф.

        – Не выйдет, – сказал и Сноупс. «Одно из двух – то ли он в самом деле умный, то ли здорово притворяется», – подумал Рэтлиф. – Но ято тут ни при чем.

        – Разве? – сказал Рэтлиф. – Ну, а как вы полагаете, что будет, если через какойнибудь месяц вы пойдете к Биллу Варнеру просить оставить за вами место учителя, и тутто окажется, что жена Цезаря 31, которая должна быть выше подозрений, не без греха?

        Сноупс не переменился в лице, потому что черты его все время были в движении, каждая сама по себе, хотя все это была одна плоть, утвержденная на одном черепе.

        – Очень благодарен, – сказал Сноупс. – Как вы думаете, что нам теперь делать?

        – Нам – ничего, – сказал Рэтлиф. – Я ведь не претендую на место учителя.

        – Но должны же вы помочь. В конце концов, покуда вы не ввязались, все было в полном порядке.

        – Нет, – сурово сказал Рэтлиф. – На меня не рассчитывайте. Но одно я сделаю. Я останусь здесь и погляжу, что предпримут его родственники. Допустят ли они, чтобы люди смеялись над этим несчастным.

        – Да, конечно, – сказал Сноупс. – Это никуда не годится. Вот в чем вся и суть. Плоть слаба, ей немного надо. Глаз искушает грешника; надо помочь ближнему избавиться от бревна в глазу, да к тому же с глаз долой – из сердца вон. Нельзя, чтобы наше доброе имя трепали зря. Слишком долго Сноупсы высоко держат голову в здешних краях, чтобы теперь их упрекали в попустительстве.

        – Не говоря уж о месте учителя, – сказал Рэтлиф.

        – Конечно. Мы устроим совет. Семейный совет. Соберемся сегодня же в лавке.

        Когда Рэтлиф пришел в лавку, все уже были в сборе – кузнец, учитель и с ними приходской священник, здешний фермер, человек семейный, простой, недалекий, честный, суеверный и добродетельный, он не учился в семинарии, не имел сана, не был утвержден собором духовенства, – просто много лет назад Билл Варнер назначил его священником, подобно тому как назначал школьных учителей и шерифов.

        – Все улажено, – сказал А. О., когда Рэтлиф вошел. – Брат Уитфилд знает способ. Только…

        – Да нет же, я просто сказал, что знаю случай, когда это средство подействовало, – поправил его священник.

        И тогда он, учитель, объяснил:

        – Надо зарезать ту скотину, которая ему полюбилась, сварить кусок мяса и дать ему съесть. Но это непременно должно быть мясо той самой