55

снять его с жаркого места плиты и отставить в сторону; их было четверо, хотя шериф поставил пять приборов, и только они сели за стол, как шериф поднял голову и прислушался – хотя он ничего не слышал, – потом встал и пошел в темную прихожую и в заднюю половину дома, и он услышал, как стукнула дверь у черного входа, и потом шериф пришел обратно и с ним Уилл Лигейт – только без ружья, и он повернул голову поглядеть позади себя в окошко, и правда, уже светало.

        Шериф раздавал тарелки с едой, а дядя и Лигейт подставляли мисс Хэбершем под кофейник чашки – свои и шерифа. Потом вдруг ему показалось, будто он уже давно слышит откудато издалека голос шерифа: «Мальчик… мальчик… – И потом: – Разбудите его, Гэвин. Заставьте его съесть завтрак, прежде чем он заснет»; и он вздрогнул, и все еще только светало, мисс Хэбершем наливала кофе все в ту же чашку, и он стал есть и, жуя и даже глотая, как будто поднимался и падал, в том же мерном темпе, как жевал, в глубокую мягкую трясину сна и в смутные голоса, пережевывавшие чтото давнишнее, конченое и уже не касающееся его; голос шерифа:

        – Вы знаете Джека Монтгомери из округа Кроссмен? Кажется, он последние полгода частенько сюда к нам наведывался.

        И голос Лигейта:

        – Как же. Ворованный лес скупает. Когдато держал харчевню под вывеской ресторана у самой границы штата Теннесси, на выезде из Мемфиса, только я не слыхал, чтобы ктонибудь там мог поесть или купить чтолибо съедобное, а потом както раз ночью там человека пристукнули, года дватри тому назад. Правда, так и не дознались, был ли к этому делу хоть скольконибудь причастен Джек, но полиция штата Теннесси выпроводила его обратно в штат Миссисипи просто так, порядка ради. С тех пор он, кажется, у отца околачивается на ферме, гдето под Глазго. Может быть, выжидает, пока люди забудут про то дело и он опять сможет открыть харчевню гденибудь на езжем месте, эдакий кабак с подполом, чтобы можно было упрятать ящик с виски.

        – А здесь у нас чем он промышлял? – спросил шериф.

        И опять Лигейт:

        – Лес покупал как будто… Да не он ли это с Винсоном Гаури… – И с какойто неуловимой интонацией: – Промышлял?.. – И потом без всякой интонации: – Чем промышляет?

        И на этот раз его собственный голос, безразличный, совсем уже на краю глубокой, мягкой впадины сна, и безразлично, вслух он это сказал или нет:

        – Он теперь ничем не промышляет.

        Но потом стало полегче, из душного жаркого дома снова на воздух, и солнце мягкой, высокой и ровной золотистой струей скользит по самым верхушкам деревьев, золотит недвижно повисший толстый столб воды городского фонтана, вытянувшего паучьи лапы на синеве неба, и снова они вчетвером в дядиной машине, а шериф стоит, нагнувшись к окошку у руля, уже совсем одетый, даже в ярком, оранжевом с желтым, галстуке и говорит дяде:

        – Вы отвезите сейчас мисс Юнис домой, она еще может поспать. А я заеду за вами, скажем, через час.

        Мисс Хэбершем на переднем сиденье рядом с дядей только и сказала: «Ха». И все. Она не накинулась на него. В этом не было надобности. Это было гораздо более внушительно и непререкаемо, чем если бы она стала его ругать. Она перегнулась через дядю к шерифу:

        – Садитесь в вашу машину и отправляйтесь в тюрьму или куда там следует, чтобы достать когото, кто будет копать! Потому что нам пришлось засыпать могилу, мы знали, что вы нам не поверите, пока не увидите все как есть сами, на месте. Ступайте, – сказала она. – Мы вас там встретим. Поезжайте.

        Но шериф не двинулся. Ему слышно было, как он дышит широко, глубоко, медлительно, словно как бы вздыхая.

        – Я, конечно, не знаю, – сказал шериф, – может статься, леди,