– Нет, сэр, – отвечал Айсом, не сводя восхищенного взора со своего дяди. – Мисс Дженни сказала, что на сегодня хватит.
– Смотри не приходи ко мне скулить, если она задаст тебе трепку, – предостерег его Саймон и, обратившись к сыну, спросил: – А где ты следующую порцию немцев прикончил?
– Мы больше никого не убивали, – сказал Кэспи. – Решили, что с нас довольно – оставим их тем ребятам, кому за это деньги платят. Пошли мы дальше и шли, пока дорога не уперлась в поле. Там были разные канавы, старые проволочные заборы и ямы, а в ямах жили люди. Это были белые американские солдаты, и они нам посоветовали присмотреть себе яму и пожить у них немножко, если мы хотим узнать, что такое мир и уют на войне. Мы нашли сухую яму и стали в ней жить. Делать нам было нечего, и мы по целым дням лежали себе в тенечке, глядели на воздушные шары и слушали, как стреляют на дороге, гдето мили за четыре. Парень, который был со мной, думал, что это на кроликов охотятся, но ято знал что к чему. Белые ребята были грамотные, они выправили нам увольнительные, и мы потихоньку пошли туда, где стояла армия, чтобы достать себе жратвы. Когда увольнительные кончились, мы нашли в лесу место, где жили французские солдаты с пушками, пошли к ним, и они нас накормили.
Так мы жили долго, потом однажды воздушные шары улетели, и белые ребята сказали, что пора двигаться дальше. Но нам с тем парнем уходить было незачем, и мы остались на старом месте. В тот вечер мы пошли за едой к французам, а их там уже нет. Парень, который был со мной, сказал, что их, наверно, немцы поймали, но мы не знали, правда это или нет, – мы со вчерашнего дня никакого шума не слышали. Вот мы и вернулись обратно в яму. Жрать нам было нечего, залезли мы к себе и легли спать, а наутро ктото забрался к нам в яму, наступил на нас ногой, и мы проснулись. Это была одна из тех дамочек, что в армии боевой дух поднимают, она собирала немецкие штыки и пряжки от ремней. «Кто это тут?» – спрашивает, а мой приятель ей отвечает: «Ударные отряды». Вылезли мы тогда из ямы, но не прошли и шагу, как целый грузовик военных полицейских приехал. А увольнительныето у нас кончились.
– Что же вы тогда сделали? – спросил Саймон.
Айсом молча таращил глаза в сумрачном углу за ящиком с дровами.
– Они нас схватили и посадили в тюрьму. Но война уже почти кончилась, и надо было опять пароходы грузить, и потому нас отправили в город Брест24…
Белый мне нынче не указ, будь он военный полицейский или кто другой, – снова заявил Кэспи. – Однажды вечером сидим мы с ребятами и в кости режемся. Горнист уже отбой сыграл – чтоб свет гасить, значит, но в армии все могут делать что хотят, пока им не запретили, и потому, когда к нам явилась военная полиция и сказала: «Гаситека вы тут свет», один наш парень им ответил: «Идите сюда, мы вам покажем, как свет гасят». Их было двое, полицейских этих, они высадили дверь да как начнут палить, и тогда один из наших опрокинул лампу, и мы все разбежались. Наутро нашли одного полицейского – у него воротнику не на чем было держаться, и еще двоих убитых из наших. Но кто из нас еще там был – они так и не узнали. А потом мы домой поехали.
Кэспи допил кофе.
– Белый мне нынче не указ – будь он хоть капитан, хоть лейтенант, хоть из военной полиции. Война показала белым, что им без цветного не обойтись.
Топчут его в грязь, а чуть дело плохо – сразу: «Прошу вас, мистер цветной, сэр, пожалуйте сюда, где горн играет, ах, мистер цветной, вы спаситель отечества»25. Ну, а теперь цветной народ хочет пожать плоды победы. И чем скорее, тем лучше.
– Ишь ты как, – пробормотал Саймон.
– Да, сэр, и насчет женщин тоже. Была у меня одна белая во Франции, вот и здесь тоже будет.
– Послушай, что я тебе скажу, черномазый, – заметил Саймон. – Господь Бог очень долго о тебе заботился, но вечно он с тобой возиться